(история одной ереси, продолжение)
Продолжая размышление на тему, затронутую в предыдущей статье, немного углубимся в суть упомянутого в ней теологического спора.
Средневековье обожало споры: философские – как например спор об универсалиях, теологические – как спор о Непорочном Зачатии Девы Марии. Таковые споры не были праздными занятиями, а в действительности имели судьбоносное значение. Спор о visio beatifica тоже не был спором «об ангелах на конце иглы».
Обычно спорили между собою представители двух монашеских орденов – францисканцы и доминиканцы (пока иезуиты не положили конец всем этим спорам). Ордена эти, хотя и во многом подобные, представляли две разные духовности и две разные школы. Доминиканцы, наученные Фомой Аквинским, опирались в своих суждениях на логическое мышление, францисканцы – на веру, которая далеко не всегда рациональна. По крайней мере, такими были позиции в споре о Непорочном Зачатии. В споре о visiо beatifica дела обстояли несколько иначе, поскольку спорящими сторонами были теологи Парижского Университета и папский двор в Авиньоне. Представители вышеупомянутых орденов, хоть в большинстве своем расходились во мнениях, все-таки находились по обе стороны баррикады.
Как бы там ни было, а в этом споре столкнулись не две разные теологии, а два разных подхода к проблеме. Для одних – главным была правда о Судном Дне и воскресении мертвых, в котором человек обретает свою полноту, а вместе с нею и совершенство (речь идет о совершенстве онтологическом). Для других – важнейшим было само понятие «святости», которое уже само по себе подразумевает совершенство (речь идет о совершенстве моральном). Видимо, как обычно бывает в таких спорах - стороны просто друг друга не поняли. 
За этим спором, однако, стоит более древний спор – спор о человеческой сущности вообще – о психофизическом единстве человека и способностях его органов чувств. Способна ли душа, отделенная от тела что-либо познавать? Например, люди, побывавшие в состоянии клинической смерти, уверяют, что «видели» свое тело со стороны. Вопрос: чем видели? Глаза то остались в теле…
Платон (гл. обр. в диалоге «Теэтет»), размышляя о разнице между чувственным и интеллектуальным познанием, приписывает бóльшую ценность последнему. Душа, оторванная от тела, не только способна познавать, но способна познавать намного больше, чем через органы чувств, будучи в теле. И даже будучи в теле, душа не познает, а вспоминает то, что познала в мире идей. Аристотель в свою очередь (в трактате «О душе»), приписывает познавательные способности человеческому субъекту как таковому, и телесные органы чувств играют в этом познании главную роль. У Аристотеля человеческая душа, являясь «актом» тела, «потенциально способного иметь жизнь», также является бессмертной. Не совсем… как сам говорит, «бессмертным и вечным» является не душа, а «активный разум» – «акт» самой души. Но «активный разум» не в состоянии что-либо познавать, поскольку он «отпорный на всякое влияние извне», а без связанного с телесными органами чувств и смертного «пассивного разума» ничто не в состоянии познавать, и более того – что-либо помнить (De anima 3,5). Фома Аквинский, принимая во внимание все метафизические особенности этого спора, не соглашается с Платоном, признавая необходимость в процессе познания неотъемлемых от тела чувств. Но в тоже время до конца не соглашается с Аристотелем, говоря, что души отделенные от тела способны на интеллектуальное познание, но иным способом – подобно как познают субстанции отделенные от тел (ангелы). Но, как сам признает, такой способ познания не является для души натуральным (Summa Theologiae, qq 75; 89).
Иоанн XXII в своем предсмертном исповедании веры был верен учению св. Фомы, которого, в конце концов, именно он и причислил к лику святых.
Читай продолжение
Комментариев нет:
Отправить комментарий