Два Августина

(секс и христианство 7)

Блаженный епископ Гиппона безусловно оказал наибольшее влияние на мысль и духовность христианского Запада, причем не только на католичество, будучи признанным одним из четверых величайших Учителей Церкви, но (и может быть в большей степени) – на протестантизм, оказав огромнейшее влияние на учение Мартина Лютера. Для сравнения, другой «учитель» протестантизма – Кальвин, черпал вдохновение у Иоанна Златоуста, так что его пуританизм более восточного происхождения.

Воззрения Августина ни в коем случае нельзя принимать, не подвергая их критике разума, тем более что эти воззрения на протяжении его жизни изменялись и то - радикальным образом. И прежде всего – воззрения касательно человеческой сексуальности.  

Еще в свою бытность «слушателем» в секте манихеев, которые, как нам известно, относились к сексуальной близости резко отрицательно, подобно гностикам отождествляя ее с проявлением Царства Тьмы, молодой Августин не спешил переходить в разряд манихейских «избранных», ревностно блюдущих свою непорочность. Причиной тому была как раз (совершенно нормальная для его возраста) сексуальная возбудимость, с которой Августин совсем не желал бороться. Некоторые современные психоаналитики пытаются приписать Августину «психическое расстройство» называемое ныне эротоманией, которое якобы повлияло так же на его мысль. Однако это маловероятно – Августин совсем не похож на Казанову. Он прожил целых 13 лет в сожительстве с некой женщиной, с которой имел также сына, но, по законам и традициям того времени – не мог вступить с ней в законный брак (разница сословий). Как утверждают историки, такое положение вещей было довольно распространенным в те времена, даже среди христиан.

Обращение в истинную веру становится для Августина поворотным моментом также и в его сексуальной жизни. Под влиянием проповедей святого Амвросия, а также восхищаясь примером святого Антония Египетского, Августин грезит о подвиге монашеской жизни. Он расторгает помолвку с невестой-христианкой, сосватанной ему матерью, ради которой он отдалил от себя многолетнюю спутницу жизни (хотя еще успевает в это время насладиться расположением временных любовниц), бросает перспективу карьеры в столичном городе и возвращается на родину, желая вести отныне спокойную созерцательную жизнь.

Основанный им в Тагасте монастырь был похож скорее на некую философскую школу греческого образца, в котором монахи (а были ними близкие друзья Августина) предавались не столько постам и молитвам, сколько философским размышлениям на возвышенные темы. Эксперимент с монашеской жизнью не получился – Августин стал епископом. Однако составленный им Устав (нужно признать – один из самых «гуманных» уставов) позднее, уже в средневековье, был принят нескольким монашескими общинами: Регулярными Канониками, Орденом Доминиканцев и собственно Орденом Августинцев, к которому принадлежал и упомянутый выше Мартин Лютер.

Мысль Августина той эпохи не отличалась особенным пуританизмом. Видим в его творениях (таких как «Исповедь») христианина, который переживает радость своего обращения, радость жизни «в свободе детей Божьих». К этому периоду его жизни следует отнести его крылатое высказывание: «люби и делай что хочешь!» (ama et fac quod vis). Высказывания, с которым впоследствии Церковь имела множество проблем, уставая пояснять люду Божьему, как именно следует понимать эту «любовь» (даже изменяя «ama» на «dilige») и какими должны быть поступки, на которые она вдохновляет.

Однако со временем в воззрениях Августина происходит революция (или скорее контрреволюция). Может быть всему виною возраст? Нет, вызвало ее учение Пелагия, с которым Августин вступает в непримиримое противостояние.

они огорчили дух его, и он погрешил устами своими (Пс 106:33)

Юлиан, лучший из учеников Пелагия и главный оппонент Августина, открытым текстом обвиняет его в возвращении к манихеизму, или в симпатиях к учению «мессалинцев» (еще одной секты тех времен, разделявшей радикальные взгляды энкратитов), для которых секс был не милостивым подарком Бога падшему Адаму, ради продолжения жизни на земле, а демоническим вторжением злых сил, жаждущих безраздельно править человеческим родом.

Однако мысль Августина не была столь банальной. Его доктрина основывается на психологии глубины человеческого естества (Фрейд отдыхает!), на понятии своего «я» - сознания, которое должно контролировать волю. Перед грехопадением Адам и Ева могли сохранять гармонию между желаниями и поступками. Состояние же после грехопадения наилучшим образом описывают слова Апостола: «доброго, которого хочу, не делаю, а злое, которого не хочу, делаю» (Рим 7:19 и далее). Причем, в отличие от Амвросия (и Иеронима), Августин понимал термины Павла «дух» и «плоть» намного глубже. «Плоть» это не только тело, но и мое «я», раненное первородным грехом – трещина души, заставляющая нас подчиняться своим мимолетным желаниям, а не поступать по воле Божьей. Сексуальное влечение при этом не единственное, но самое выразительное доказательство этого «ранения». Человек не может совладать со своей похотью, подчинить ее своей воле, и это – вернейшее доказательство его состояния после грехопадения, в котором, единственное, что он может делать – грешить. В таком состоянии любые наши желания и действия не сможет оправдать никакая «любовь», если она вообще возможна.

В отличие от Пелагия, который утверждал, что человек собственными силами может совладать со страстями и подчинить их своей воле, Августин говорил, что на такое способна лишь Божья благодать, даруемая нам Христом. Но как объяснить тот факт, что и после крещения, смывающего все грехи, включая первородный, пресловутое вожделение плоти все еще продолжает беспокоить устремленную к Небу душу? Конечно, мы не можем согласиться с мыслью, что это благодать крещения так слаба, что не в состоянии изменить это греховное влечение, нет! Это нанесенная нам рана так сильна, что даже единение с Христом в таинстве Его смерти и воскресения, оставляет в нас пресловутые «последствия» первородного греха, которые до конца жизни должны напоминать нам о слабости нашей природы.

Почему эти теологи не могли предположить, что сексуальное влечение попросту не имеет ничего общего с первородным грехом, а является неотъемлемой частью созданной Богом человеческой натуры?

Источник инспирации: Peter Brown, The Body and Society. Men, Women and Sexual Renunciation in Early Christianity (Columbia University, 1988).

Продолжение: «Зеркала» Маркиона